Дочери мертвой империи [litres] - Кэролин Тара О'Нил

Я запуталась в собственных ногах и упала прямо на землю. Ладонями проехалась по сухой и грубой траве. Боль безжалостно полоснула по коже, на которой образовались кровоточащие ранки.

– Кулачка! – зло прошипела женщина.

Пошатываясь, я медленно поднялась на ноги, лицо пылало от унижения. Музыка остановилась на секунду: танцоры удивленно оглянулись, а потом продолжили пляску, решив, что я не стою их внимания. Несколько человек отошли от меня подальше, как от прокаженной.

– Возьми сырничков, милый. Держи, зайка.

Сквозь толпу шла сгорбленная седая старушка в простом платке с цветочным орнаментом и раздавала еду. Перед собой она несла небольшую корзинку, из-под крышки которой выглядывала золотистая сдоба.

У меня потекли слюнки. Я сглотнула их, благодарная за влагу, и пошла к старушке. Последний раз я ела… день или два назад, точно не помнила. Я не хотела вспоминать дом Ипатьева. Знала только, что умираю с голоду.

– Извините меня, пожалуйста, – сказала я.

Старушка нахмурилась, взглядом пробежалась по пятнам и дырам на моей юбке, по крови на ладонях, по грязным неприкрытым волосам.

– Одна копейка, – сказала она.

– Пожалуйста. Я так голодна. – Мой голос дрогнул. Мне было горько попрошайничать, но запах теплых сырников околдовывал. – Всего один, прошу. У меня ничего нет.

Старушка вновь посмотрела на мою блузку и юбку.

– А похоже, что было достаточно. Теперь знаешь, каково это – быть в нужде, а, помещица?

Знает, каково это? Вся моя семья погибла, а она думает… Раз я когда-то жила в большом доме, а мою юбку сшили из дорогой ткани, то я этого заслуживаю? То он и этого заслуживают?

Ее жестокие слова словно ударили меня под дых. Я не помещица! Рука потянулась к груди, пытаясь утихомирить злость, чтобы не сказать то, о чем пожалею. Ладонь – на сердце, как делала мама, когда хотела меня успокоить.

Пальцы скользнули по гладкому металлу под тонким шелком блузки.

Машино ожерелье.

Я прижала к нему ладонь и закрыла глаза. Эта икона прикасалась к ее коже. Драгоценность напомнила мне о том, что я неодинока. Когда-то ее благословил брат Григорий, и теперь это оберегало меня.

А потом я вспомнила: у меня была не только цепочка, но и еще кое-что ценное.

Убегая через лес, я несколько раз ослабляла корсет, почти сняла его совсем. Но что-то меня остановило в последний момент. И слава богу! Под его подкладкой были припрятаны бриллианты, изумруды и сапфиры – остатки семейного богатства.

Я вовсе не попрошайка. Я несла с собой наследие своей семьи. Я их наследие. И я выживу, потому что они не оставили меня в нужде. У меня есть что обменять.

Я снова взглянула на сырники, но, даже умирая от голода, я не могла позволить себе потратить самоцветы на еду. Они стоят тысячи рублей! На эти деньги я смогу жить в достатке до конца своих дней, когда доберусь до безопасного места.

А я обязательно доберусь.

Мимо проходившая с дочерью женщина нехотя направила меня в сторону колодца, стоящего у самого края поля. Почувствовав прилив сил, я черпала свежую прохладную воду из ведра, впитывая ее, словно губка, пока не напилась вдоволь. Я едва не расплакалась от облегчения. Никогда раньше у меня не было нужды в еде и питье. Как бы ни была тяжела жизнь в доме Ипатьева, голод не сжимал мой желудок, сухая жажда не терзала горло и язык. А сейчас я не ведала ничего слаще, чем эта колодезная вода.

Не торопясь я вымыла лицо и руки, пригладила волосы. Взглянула на свою одежду и решила даже не пытаться отстирать кровь от юбки и блузы – не поможет, их теперь только выкидывать. Утолив жажду, я вновь смогла трезво мыслить и задумалась над планом дальнейших действий.

Екатеринбург остался позади. Но за полтора дня я не могла уйти далеко. До Екатеринбурга – города ярых коммунистов – отсюда наверняка все еще рукой подать. Местные, может, и не были коммунистами, но знаться со мной не хотели. Отсюда стоило уйти как можно дальше и как можно скорее.

Лучше всего сесть на поезд. Если они еще ходят. Ближайший вокзал находился в Екатеринбурге, но вернуться туда я не могла. Надо найти небольшую пересадочную станцию или направиться в ближайший город. Из отрывков новостей, которые удалось услышать в доме Ипатьева, я узнала, что весь север находится под контролем большевиков. А вот Челябинск на юге был подконтролен Белой армии, которую возглавлял генерал Леонов, друг моей семьи.

С ним же служил мой двоюродный брат Александр.

От Екатеринбурга до Челябинска всего пара часов на поезде. Помощь может оказаться ближе, чем я думала.

Я запрокинула голову и подставила лицо под теплые лучи солнца. Меня окружили смех крестьян, ритмичная музыка, грубые голоса, поющие песню. Землистый запах костра щекотал нос. Я определила цель и, хотя бы в эту минуту, была спокойна.

А потом я расслышала слова песни:

– Царя русского Николу за хвост сдернули с престолу!

Я подошла поближе к толпе. Белобородый старик в вязаной шапке играл на гармони, широко ухмыляясь. Рядом с ним стоял молодой паренек с деревянной ногой – самый молодой из всех, кого я видела в деревне. Зажимая под мышкой костыль, он хлопал ладошами в ритм частушке и мощным баритоном подпевал. Рядом плясали крестьяне, лихо подхватывая задорный мотивчик:

– А царица сказала нам всем: «Не республика вам, а хрен!» Кто-то потряс меня за плечо.

– Подпевай! – воскликнул рослый мужик, от которого за версту несло пивом. Странно, что его не отправили воевать: выглядел он достаточно молодым и здоровым. – Сегодня праздник!

Он сунул мне в руки листовку. Я заметила, что такие же валялись по всему двору.

«18 июля 1918 года. В последние дни Екатеринбургу угрожала серьезная опасность приближения чехословацких и белых войск. В то же время был раскрыт тайный заговор контрреволюционеров, целью которых было вырвать из рук Советской власти бывшего царя Николая Романова. Ввиду этого Президиум Уральского Областного Совета постановил расстрелять бывшего царя, что и было приведено в исполнение 16 июля. Центральный исполнительный комитет в Москве признает решение Уральского Областного Совета правильным».

Они все коммунисты.

– Предатели, – невольно вырвалось у меня.

– Чего?

– Предатели! Вы все предатели, – зло выплюнула я. – И вы разрушаете нашу страну. Прекратите петь эту отвратительную песню!

Внутри меня что-то оборвалось, и я взорвалась от праведного гнева. Ведь мне даже в голову не приходило, по какому поводу собрались эти крестьяне, а теперь я все поняла. Они отмечали смерть